Чередование двух режимов управления
Ключевая особенность русской модели управления, описанная Александром Прохоровым — это чередование двух противоположных режимов: стабильного/застойного и нестабильного/аварийно-мобилизационного.
Примеры такого стабильного периода легко найти в истории: время первых Романовых после смутного времени, долгое спокойствие при Николае I или Александре III, затяжной брежневский застой. В периоды стабильности правила игры не меняются и предприятия, в основном, растут количественно — увеличиваются производства, расширяются территории, развиваются уже известные направления. Строятся заводы, богатеет население, растет урожай, накапливается имущество, но ничего нового не происходит. В эти периоды страна росла количественно, инновации и новые изобретения были нужны редко, иногда даже не поощрялись. Зачем, если и так нормально живем?
Примеры нестабильных периодов (Прохоров называл их кризисными, но мы не будем использовать этот термин, из-за его размытости и неоднозначности) легко найти в истории: реформы Ивана Грозного или Петра I, смутное время, революционный период 1914 — 1920 годов, индустриализация и коллективизация в СССР, реорганизация экономики страны в 90-е. В каждый нестабильный период осваиваются новые технологии, реформируются структуры, меняются акционеры и начальство, в предельно сжатые сроки внедряются инновации и выстраиваются новые производственные цепочки. В это время управленцы демонстрируют удивительную способность быстро «переключаться» и запускать масштабные перемены. И даже войны, уже почти проигранные, выигрываются в последний момент, как не раз было в Российской истории.
Такая цикличность заметна и на уровне компаний: организации проходят периоды стабильного, неспешного роста, а затем резко реформируются — меняют команды, вводят новые стандарты, осваивают непривычные рынки. В каждом жизненном цикле фирмы, как и у отдельного человека, можно распознать эти «волны»: периоды работы по привычным правилам сменяются короткими «рывками», когда за квартал делается больше, чем за весь предшествующий год. Например, российские стройки — основная часть работ скапливается и выполняется в последние месяцы перед сдачей проекта. Другой пример — студенты: весь семестр привычная «расслабленная» рутина, а к сессии — гигантские усилия и результат.
Черты стабильного/застойного режима управления
Стабильный/застойный режим управления в русской управленческой модели имеет свою ярко выраженную логику.
Почти всегда во времена стабильности ощутимо растет уровень жизни большинства населения. Материальное благополучие быстро становится привычным и когда вскоре начинаются реформы или потрясения, люди начинают с ностальгией вспоминать прежнее спокойствие. Прохоров приводит пример, что при Петре I, когда налоги подскочили раз в пять, россияне долго ещё поминали «золотое время» при предыдущих Романовых. В 1920-е годы большевики удивлялись, почему их современники с тоской вспоминали «старый порядок» при Николае II.
В такие годы вся система становится предельно устойчивой, любые преобразования сводятся к мелким косметическим реформам — сколько бы государство ни хотело что-то принципиально поменять, реальных изменений ждать не приходится. Если провести реформу ведомства — например, милиции — в стабильные времена, все закончится переименованием, сменой вывесок и форм, но сути никто не затронет. Старые практики, вроде фиктивной отчетности о преступлениях, вместо реальной борьбы с преступностью, или — шире — коррупции, продолжают жить своей жизнью. Знакомо?
В стабильный период ничего изменить нереально, не выйдет. И так пока не наступит нестабильный период. Даже самые искренние намерения — сломать старые схемы, искоренить бюрократизм, сделать работу эффективнее — в этом режиме управления наталкиваются на стену: система поддерживает привычную инертность.
Второе — в стабильный период подавляются все формы конкуренции, не только в экономике и политике, но даже в эстетике. Примером служит зрелый брежневский СССР, где любую новую инициативу в прессе или литературе одобрял лично второй человек в партии, все СМИ редактировались по единому шаблону, конкуренция исчезала и считалась отклонением от нормы.
Третье — смягчение наказаний: за ошибки практически не наказывают, за неэффективную работу редко увольняют. Вспомните советскую школу конца 1970-х: учителя не оставляли на второй год, даже двойки боялись ставить, а любой ученик всегда мог рассчитывать на то, что его все-равно переведут. В государственном управлении 2000-х можно увидеть аналогичное, пишет Прохоров: после крупных инфраструктурных аварий министры обычно сохраняли свои должности, вопреки ожиданиям ответственного общества.
Четвертое — застой в кадровой политике, начальники ведь не меняются и с каждым годом все стареют. В годы застоя Политбюро КПСС представляло собой собрание долгожителей, многие из которых уже просто физически не могли руководить. А если заглянуть глубже в историю — в XVII век, до реформ Петра, — то Прохоров приводит такой пример: высшие посты в Боярской Думе доставались самым старшим по роду вне зависимости от активности или способности принимать решения. Их роль сводилась к ритуальному присутствию, реальные изменения были невозможны, как пишет Прохоров, «они простейший приговор не могли сформулировать».
Пятая черта стабильного/застойного режима управления — деидеологизация общества. Даже если существует официальная идеология, она постепенно теряет вес. При позднем Брежневе лозунги уже почти ни для кого не были значимы, а любые попытки найти в стране «главную» идею разбивались о равнодушие общества.
Черты нестабильного/аварийно-мобилизационного режима управления
В нестабильные годы система переходит в аварийно-мобилизационный режим управления. Для него характерны прямо противоположные черты.
Именно в аварийно-мобилизационном режиме управления в обществе и экономике расцветает конкуренция во всех ее проявлениях. Во времена индустриализации предприятия сражались за бюджеты и ресурсы — лучшие получали финансирование, а более слабые лишались поддержки. Менеджеры, директора фабрик и институтов буквально боролись за выживание — невыполнение плана нередко каралось сурово, порой даже смертельно. Эта жесткая конкуренция абсолютно необходима для проведения изменений.
Естественно, резко усиливается и персональная конкуренция среди руководителей. При Петре Первом и Иване Грозном конкуренция среди руководителей и чиновников была отчаянной. Сталин умело использовал технологии, чтобы заставлять людей конкурировать, стравливая их друг с другом. Прохоров приводит такой пример: если в одной отрасли две группы начальников писали друг на друга доносы, он ставил их работать вместе в одном учреждении, одного начальником, другого заместителем, вынуждая контролировать друг друга. Это создавало напряжённые, но продуктивные отношения — не победите вместе, проиграете оба. Конкуренция вела к омолаживанию состава правительства, например, при Сталине значительная часть наркомов была моложе 40 лет.
Второе— увеличение строгости наказаний и масштаба поощрений. Во времена Ивана Грозного был один вид наказания – пытка, различались лишь ее сила, у Петра была жестокая дисциплина с смертной казнью, в сталинские годы были репрессии, в 90-е руководители тоже сменялись быстро. Но есть много примеров, когда просто за лояльность люди получали огромные богатства: при опричнине люди быстро строили карьеру, получали земли и богатства, а в 90-е — предприниматели получали крупные предприятия и нефтяные месторождения.
Новый режим управления требует новых управленческих кадров, так как управленцы, засидевшиеся в стабильном режиме управления, как правило, просто не способны проводить изменения. Третья черта аварийно-мобилизационного режима управления — появление социальных лифтов.
Прохоров приводит такие примеры: Иван Грозный, заметив, что боярская дума бесполезна и реформы с ней не сделать, создал как-бы президиум думы — так называемую «ближнюю думу», куда набрал людей по своему личному выбору (разогнать боярскую думу он не мог, это вековой обычай, а тут традиции нет, он набрал тех, кого хотел). И, в результате, можно было через ближнюю думу прорваться к власти. Но Ивану Грозному нужно было больше доверенных людей, и он сделал невиданный в истории, в мировой истории социальный лифт — объявил опричнину. Любой крестьянин или не купец мог дать опричную клятву и с этого момента автоматически получал прямой доступ к телу государя (в истории России подобных примеров почти не было). Представьте, он никем был вчера, а сегодня «челом бьет государю»!
Аналогично, в эпоху Петра именно из низов появлялись ключевые реформаторы. Еще яркий пример, который приводит Прохоров: кто были вот эти «птенцы гнезда Петрова», кто проводил реформу Петра? Кто такой Александр Меншиков, самый богатый в государстве человек и главный чиновник? Он был незаконнорожденным сыном конюха, то есть никем, был неграмотный, но стал влиятельнейшим человеком и даже членом Британской академии наук (сам Ньютон его принимал в Академию наук). Аналогично и в советское время произошло массовое обновление кадров, когда из рабочих и крестьян формировался новый управленческий класс.
Четвертая черта —огромный перерасход ресурсов. В нестабильные периоды, когда происходят огромные изменения в экономике и обществе, об экономии никто просто не думает. Становится не важно сколько ресурсов мы потратим, ведь главное – сами изменения, а возможно, и выживание.
Пятая черта этого режима управления — рост роли идеологии. Как в эпоху Ивана Грозного с концепцией «Москва — Третий Рим», так в периоды сталинских реформ и ельцинских перемен идеология служила объединяющим началом и мобилизующим фактором. В 90-е годы многие считали борьбу за рыночные реформы и демократию вопросом чести и будущего страны.
***
Управление в аварийно-мобилизационном режиме не нацелено на минимизацию затрат, а на достижение результата любой ценой. Оно неэффективно, но результативно. Но насколько достигается это результат? К чему приводит авральная работа? И какая идеология, менталитет и мышление поддерживают эти два режима управления? Мы поговорим в следующих статьях цикла.
Чтобы оставить комментарий пожалуйста Авторизуйтесь